— Очень похоже на снег, правда? — говорит Акари.
С той поры прошло семнадцать лет; мы с Акари тогда только-только перешли в шестой класс младшей школы. По пути домой мы, волоча тяжёлые ранцы, идём мимо небольшой рощи. На дворе весна, в рощице выстроились в ряд бессчётные сакуры в цвету, вокруг, куда ни глянь, танцуют, повинуясь неслышной мелодии, лепестки, асфальт под нашими ногами застлан белоснежным лепестковым ковром. Воздух тёплый, небо прозрачное до бледности, как если бы в воде развели голубую краску. Неподалёку пролегают большая магистраль и железнодорожная линия Одакю, но сюда их шум почти не доходит; поблизости, словно благословляя весну, щебечут на все голоса птицы. В округе, по которой шагаем мы с Акари, никого больше и нет.
Такая вот весенняя сценка, точно запечатлённая на картине.
По крайней мере, мне то время запомнилось именно такой красочной картиной. Ну или эпизодом фильма. Когда я фокусируюсь, пытаясь извлечь из памяти давно прошедшее, я вижу нас с Акари со стороны, будто нахожусь за пределами кадра. Вот мальчик, которому недавно исполнилось одиннадцать, вот его ровесница, девочка того же роста. Две удаляющиеся фигурки идеально вписываются в сияющий мир. На этой картине они всегда уходят прочь. Девочка неизменно срывается с места и бежит вперёд. В этот миг (вспоминаю я) сердце мальчика переполняется смутным чувством одиночества на меня, уже повзрослевшего, налетает ни с того ни с сего лёгкая грусть.
Чего уж теперь. Я вспоминаю, как Акари сказала, что кружащие повсюду лепестки сакуры похожи на снег. Вот только я никакого снега в них не видел. Тогда я думал, что сакура — это сакура, а снег — это снег.